«Пока мы живы и бессмертны...»

* * *

Самое страшное в жизни — момент перехода к смерти,

Не эти колики, одышки, бои в затылке и проч.,

А это острое лицо, глаза прикрытые и дети

В прихожей пред тобой, встречающие ночь,

Твой мятый нос и впалый подбородок,

Твой запах мятный с оттиском свечи,

Ты снова первый в списке одногодок,

О, мама, мама, что ты, не кричи.

Ходок церковный, место возле храма,

И тут и там забытые друзья,

Ну вот, опять… ну я просил же, мама,

Вот этого всего боюсь до смерти я.

Ну а пока мы живы и бессмертны,

Пока нет повода для страха и свечи,

Пусть эта жизнь, пусть этот вечер летний

Сольется с вечностью грозы в ночи.

Сверкнет в глазах, осколочной гранатой

Пульнет за нас небесный командир,

И кто-то вздрогнет, кто-то грохнет матом:

Вот так вот, сука, вот где рай и мир!

Я жив, я жив, я больше жил и лучше,

Чем кто-то мог бы или где-то там,

И чтобы счастье это не разрушить,

Я говорю, я завещаю вам:

Не бойтесь ничего, вся смерть давно устала,

Иссохла вся, сгорбатилась впотьмах,

Осталась там, в больничных одеялах,

Исус, Амон, Сварог, Троян, Аллах.

Не плачь, не плачь, смотри, какие люди,

Им всем пора второе подавать!

Живые мы, и то ли еще будет!

Спасибо, Господи, не дай в обиду мать.

Твой запах мятный, волос твой крапивный,

Седой висок и челка в два ряда,

Порез у губ и взгляд такой наивный,

Боюсь ли? нет же — нет же — да.

* * *

Есть такие дворы, заходя в которые

Уже не выйдешь обратно,

И такие дома, откуда тебя унесут,

А точнее, вынесут,

Так в две тыщи восьмом провожали Марата,

Целый год длился суд,

Приговор ниже плинтуса.

Есть такие друзья, умереть за которых —

Все равно что убить комара на ладони,

Есть такое нельзя — умереть от позора,

Потеряв две последних звезды на погонах.

И такие враги, для которых не жалко

Ни ножа, ни ружья, ни удара в затылок.

Колотило в груди, и коленки дрожали,

И рубашка сносилась до дырок.

Так что в этих дворах, в этих пыльных квартирах,

Будь как дома, как раньше, ведь если же что —

И тебя унесут и развеют по миру,

Все, что было, — пройдет, все, что будет, — ушло.

* * *

мир тесен, и солдат в строю теснится,

тугой ремень сжимает поясницу,

один бушлат велик, и тот давно изношен,

его скроил старик из зелени горошин.

его носил калмык, ефрейтор из ростова

и паша-белый клык,

и был бушлат как новый:

целех и невредим,

а сшит был он за гроши

солдатом-стариком из зелени горошин.

когда пришла война,

всех молодых забрали

и выдали сполна

на киевском вокзале,

когда зеленых тех одели и обули,

пустив под шум помех,

под свист гороха пули,

тогда смешались все,

и брат пошел за брата,

и согревались все

одним большим бушлатом.

закончилась война, горох просыпан мимо,

и я в строю стою по вечной стойке смирно,

и кажется, что мой бушлат пропах войною,

его носил калмык с седою головою,

его носили все: от мала до велика,

от зелени полей до крови земляники.

за тесноту рядов, за командиров крики,

я разверну бушлат, возьму иголку с ниткой,

заштопаю, зашью все дыры, все изъяны,

за родину свою,

за молодых да ранних.

* * *

Да, жизнь пройдет, да, годы пролетят,

Все как у всех, известная страница.

Но, Господи, пока еще мы здесь,

Смотри, смотри, какая жизнь,

Такая жизнь один раз в жизни,

Может быть, бывает.

Смотри, какие лица у людей,

Как светятся глаза автомобилей,

Как высится трава, как серебрит вода,

Как кружит все вокруг, как после ста промилле.

И я такой счастливый, словно ты меня

За руку взял и, кажется, ответил:

Теперь, теперь, мы будем вместе.

Какая улица, смотри, как из земли сырой

Протягивает стебель одуванчик,

И тянется, и верит,

И живет…

И мы живем.

И больше ничего не надо.

Пускай, пускай мы выйдем со двора,

Куда нас раньше мама не пускала,

И ты мне скажешь: вот и все, пора,

И свет пробьет — прозрачный, терпкий, алый.

И мы увидим эту красоту,

Как стая птиц, когда кружит над школой,

Как самолет, набравший высоту,

Как звезды ночью, как бандит на воле.

Весь этот мир, вся эта жизнь моя,

О, Боже мой, за все тебе спасибо,

Такая жизнь, такой счастливый я,

За все, за все благодарил бы.

Пусть ветер бьет, пусть годы бьют,

Пусть постаревший белый одуванчик

Найдет твой дом, твой солнечный приют,

Как я нашел, ведь не могло иначе…

Ведь жизнь такая, может быть,

Один раз в жизни и бывает,

Спасибо, Господи, тебе.

* * *

Вспомни свои тридцать девять и шесть,

Военный госпиталь, кубанское Рождество

С плесенью на крыльце,

Отвагу и честь,

Честь и отвагу и что-то еще,

Сестру Людмилу и главврача,

Скомканный рис, щебетанье пузыриков

Капельницы, бойню в палате

С итогом — ничья,

Сон на кушетке без памяти.

Колю с Саратова из ВДВ,

Мишу-строителя из ЖДВ,

Восемь затяжек и скрипы,

Выкуришь, ляжешь и — хрипы,

И до утра не спишь.

В общем, никто не спит.

Там, в одеяльной глуши, фантазии от души,

И самострелы, и град, осколки ручных гранат.

Как мы любили Людмилу,

Господи, так никого никогда,

Кроме тебя, не любили.

И не полюбят уже.

Ибо не будет места любви,

Кроме как в грязном сортире,

С плесенью на полу, мокрицами на трубах,

Воздушно-капельной простудой,

Противовоздушной обороной,

С выигравшей битву зеленой и черной

Камуфляжной травой и землей,

Господи боже мой,

Как я был счастлив, Господи,

Как же я счастлив был.